Искушение разбойника
Сберегший душу свою потеряет её; а потерявший душу свою ради Меня сбережёт её.
Мф 10:39
Антонио сосредоточенно выпиливал очередное пятиугольное отверстие в деревянной пластине, когда звякнул дверной колокольчик.
— Входите, не заперто! — крикнул Антонио, не отрываясь от работы.
Вошедший человек был непримечателен — вы встретитесь с ним десять раз за день, не обратив никакого внимания. Возможно, вы удивитесь, узнав, что и в самом деле встречаетесь, причем порой даже чаще. Иногда Антонио собирался специально рассмотреть облик этого человека, чтобы потом зарисовать его,— но при каждой встрече это намерение вылетало из памяти.
— Ну, здравствуй,— произнёс гость, присаживаясь на скамью. Обычно скамья была загромождена всевозможным хламом — от деревянных обрезков до полуистлевших книг,— но сейчас оказалось, что на ней хватает места ровно для одного человека. Антонио знал, что после его ухода скамья снова окажется безнадёжно заваленной.
— Добрый день, маэстро,— ответил он, продолжая выпиливать.— Это очень кстати, что вы пришли. Я как раз подумал, что хорошо бы…
— Собственно, поэтому я и пришёл,— сказал гость.
— Да-да, пора бы мне уже привыкнуть,— пробормотал Антонио.— Мне очень нужны некоторые принадлежности…
— Знаю,— сказал гость.
— Эта стамеска слишком грубая,— пожаловался Антонио.— Кроме того, здесь требуется что-то для более точных измерений.
— Знаю, знаю,— сказал маэстро,— я всё знаю. Ты уже третий раз переделываешь круг светил и с ужасом думаешь о том, сколько работы предстоит над кругом стихий.
— Разве я вам уже…— начал было Антонио, но тут же спохватился.— Ах, да-да, понимаю…
— Ну, начнём с измерений. Тебя устроит точность в сотую долю дюйма? Тогда, пожалуй, ты изобретёшь прибор, которым будут пользоваться и через шестьсот лет — если, конечно, до этого не случится конца света…
Маэстро оглядел мастерскую.
— Ну-ка, посмотри на эту линейку. Ты расставил на ней отметки через каждые четверть дюйма, так? А вот на этой — через каждую шестую дюйма. Сначала ты измеряешь одной линейкой, потом другой…
— Да, я ещё думал совместить обе шкалы на одной линейке…
— А если вместо этого совместить сами линейки? — спросил маэстро.— Смотри: первой линейкой ты измеряешь нужную длину, а второй — то, что останется от первой…
Антонио недоуменно покрутил в руках линейки, примерил их к своей пластине, и на его лице блеснуло озарение.
— А ведь тут в самом деле получается… Только шкала нужна не такая…— забормотал он, прикладывая линейки друг к другу.— Может, если сделать из них такую подвижную конструкцию… Надо посмотреть… Слушайте, а ведь мне это и в голову не приходило… Как вы это хорошо придумали…
— Я ничего не придумываю,— сказал маэстро.— Этим, собственно, и отличаюсь от господа нашего и некоторых его творений. Придумывать, сочинять, создавать — это всё его забота. Я только рассказываю людям то, что они и без меня прекрасно знают. Но у тебя есть хлопоты поважнее линеек и стамесок.
— Откуда вам известно? — изумился Антонио, но снова спохватился.— Ах, да-да…
— Если бы я умел удивляться, ты бы не переставал меня удивлять,— сказал маэстро.— Обычно уже через час после подписания контракта человек начинает распоряжаться мной, как последним рабом. От твоего контракта прошёл уже год — а ты стесняешься высказывать свои желания, хотя прекрасно знаешь, что они мне и так известны.
— Просто… уж извините, но я никак не могу к этому привыкнуть… А проблема моя, собственно говоря, заключается… Как бы выразиться… В общем, в искушении. Я никак не могу подобрать элементарных сущностей для этого понятия. Дело в том…
— Как занятно: год назад ты грозился построить свою Великую Машину Исчислений чуть ли не за шесть дней. Тогда она умещалась на столе и состояла из трёх кругов. С тех пор я натаскал тебе столько всякой всячины, что Леонардо смастерил бы из неё десяток летающих аппаратов… Только не подумай, что я тебя упрекаю. Просто в самом деле любопытно: чем больше работы сделано, тем больше остаётся…
— Год назад я был слишком самонадеян,— вздохнул Антонио.— Многое изменилось…
— Ладно, вернёмся к искушению. Ты не смог разложить это понятие на составляющие. Точнее, ты разложил его по своим формулам — и оказалось…
— Именно так: я разложил вроде бы правильно, но результат совпал с тем, что я получил раньше для совсем другого понятия. И это очень странно и неожиданно; понятие это…
— Испытание,— закончил маэстро.— Испытание господне. По твоим формулам получается, что дьявольское искушение и господне испытание — это одно и то же.
— Да, именно так. Но где же ошибка?
— А почему ты считаешь, что здесь есть ошибка?
— Вы, наверное, шутите? Это же разные вещи.
— В самом деле?
— Маэстро,— удивился Антонио,— ну кому же, как не вам, этого не знать? Испытание — от господа, искушение — простите уж, от дьявола.
— Да-да-да,— согласился маэстро.— Испытание господь посылает нам — в смысле, вам,— чтобы укрепить в вере и наставить на пути истинном, искушение же насылает дьявол, чтобы отвратить от веры и сбить с пути… Только сегодня утром слышал это в церкви.
— Вы ходите в церковь?!
— А по-твоему, я должен шарахаться от ладана и рассыпаться в прах от крестного знамения?
— Но зачем, маэстро?
— Видишь ли… Наиболее истовые прихожане — одна из самых верных категорий, в которой я нахожу себе деловых партнёров. Впрочем, мы отвлеклись от твоего искушения. Позволь рассказать одну притчу. В некотором отдалённом времени жил-был один… так скажем, разбойник…
Выходя из церкви, Роберто Фьоранти инстинктивно огляделся по сторонам и проверил пистолет под курткой. «Господи,— произнёс он мысленно,— наставь меня на моём пути и убереги от соблазна».
Роберто обычно ходил в церковь по воскресеньям, но сегодняшний день, четверг, был особенным. Предстояло чрезвычайно важное дело — может быть, самое важное из тех, за которые ему приходилось браться. Сегодняшний клиент, Фелипе Пуэньо, владел модельным домом, сетью ателье и магазинов, издательством и каким-то ещё бизнесом. Кроме того — и это было для Роберто гораздо важнее — в руках Пуэньо находилась львиная доля местной наркоторговли и детской проституции. И сегодня Роберто должен был его убить.
— Не подскажете, который час? — спросил кто-то у церковной ограды.
— Одиннадцать,— машинально буркнул Роберто.
— У вас ещё три с половиной часа,— сказал тот же человек.
— Что?! — Роберто остановился, готовясь в любой момент выхватить пистолет. В голове галопом пронеслись варианты: полиция, мафия, частный сыщик? Этого не может быть: никому, ни одному человеку Роберто не сообщал, в какой день и час собирается выполнить заказ.
— Что вы говорите? — на всякий случай переспросил он.
— Вы меня прекрасно расслышали,— сказал незнакомец.— Три с половиной часа — если только вы не откажетесь от своей затеи.
— Не понимаю, о чём вы,— сказал Роберто.— Какой затеи? Вы меня с кем-то перепутали.
— Сеньор Фьоранти,— сказал незнакомец,— у меня к вам предложение, которое вас наверняка заинтересует.
— Вы что-то продаёте? — спросил Роберто. Мысли продолжали обгонять друг друга. Сбежать? Выстрелить? Заманить куда-нибудь и там прикончить?
— Нет, скорее покупаю. Может быть, пройдём в менее людное место?
«Дело нечисто,— подумал Роберто.— Он сам хочет меня куда-то заманить».
— Хорошо,— сказал он.— Тут неподалёку есть прекрасное кафе…
— «Лорелея», которым владеет Джузеппе Понти? Неплохое место. Сегодня там подают кольца кальмаров по новому рецепту…
— Нет,— поспешно прервал Роберто, хотя секунду назад думал именно о «Лорелее».— Я не знаю, кто вы такой, но чтобы всё было без обмана, я кину монету. Выпадет орёл — мы пойдем в «Таверну трёх волков», выпадет решка — в пиццерию «У Джованни».
Он достал монету.
— Выпадет решка,— сказал незнакомец.— Но к Джованни мы не пойдём. Утром у него в подвале прорвало трубу и замкнуло проводку, теперь приходится устранять последствия, так что откроется он только в четверть восьмого.
Роберто кинул монету. Выпала решка.
«Силы небесные! — подумал он.— Что за чертовщина? Господи, спаси и сохрани!»
На момент ему показалось, что никакого собеседника рядом нет. Но даже если это галлюцинация — откуда она знает про кальмаров в «Лорелее» и аварию у Джованни?
— Мы не пойдём ни в какое кафе,— сказал Роберто.— Мы пойдём вон в тот сквер и побеседуем там, если вы настаиваете. Кстати, как мне к вам обращаться?
— Называйте меня «маэстро».
— Итак,— продолжил незнакомец, когда они присели на скамейку у живой изгороди,— прежде всего я хотел бы вас предостеречь. То, что вы собираетесь совершить,— большой грех.
— Какое вам до этого дело?
— Как это — какое? Разве спасение заблудшей души не есть первейшая забота каждого доброго христианина?
— Думаете, я вам верю? Будет лучше, если вы прямо скажете, в чём ваш интерес.
— Да-да, понимаю. В последнее время слишком многие прикрываются религиозными убеждениями, чтобы творить зло и насилие. Впрочем, как всегда.
— Если вы не хотите говорить более определённо — думаю, нам больше не о чем разговаривать.
— И тем не менее вам придётся продолжать беседу, по крайней мере пока вы не придумаете, что со мной делать. Вы же ещё не придумали?
Роберто начал мысленно произносить молитву. Она столько раз спасала наёмного убийцу в самых безнадёжных ситуациях, что он не допускал и мысли о том, что сейчас она не поможет.
«…И не введи нас в искушение, но избавь от лукавого»,— подхватил вслух маэстро.— Прекрасная молитва, совершенно прекрасная. Каждое слово на своём месте, всё конкретно, ничего лишнего. Гораздо лучше, чем всё, что придумали потом.
— Кто вы такой? — спросил Роберто.
— О, это сложный вопрос. До короткого, но слишком абстрактного ответа вы уже сами додумались, а полноценное представление растянется примерно до второго пришествия. Впрочем, моё условное инкогнито пока ещё никому не мешало. Время идёт, поэтому стоит вернуться к существу вопроса. Итак, вы при всей своей набожности сознательно совершаете большой грех.
— Это моё дело, и меньше всего я хочу откровенничать об этом с человеком, который даже не желает нормально представиться. Вы сказали, что у вас ко мне предложение.
— Оно имеет прямое отношение к вышесказанному. «Душа согрешающая, та погибнет»,— говорится в писании. Вы это знаете и всё равно продолжаете грешить, обрекая свою душу на гибель. Я вижу для вашей души лучшее применение. Я могу её у вас купить.
— Что?! — удивился Роберто.
— Я готов купить вашу душу.
Роберто охнул и перекрестился. Вопреки расхожим представлениям, маэстро не исчез и не рассыпался в прах.
— Не кощунствуйте,— сказал Роберто.
— Я не кощунствую. За вашу душу я предлагаю помощь во всех земных делах. Богатство, власть, известность, никаких проблем со здоровьем и законом и вообще всё, что вы пожелаете. В общем, как обычно.
Роберто повторил про себя молитву. Ничего не изменилось.
— А почему я должен вам доверять? — спросил он.
— Потому что вы ничего не теряете.
— Раз уж вы говорите о вере,— сказал Роберто,— то подумайте сами, как должен отнестись верующий человек к такому предложению.
— Верующий человек и к идее убийства сеньора Пуэньо должен отнестись вполне определённым образом…
— Вы просто не понимаете…
— Отчего же? Позвольте изложить ситуацию так, как я её вижу, а после этого сами решите, понимаю я или нет. Итак, живёт некий молодой человек, весьма благочестивый католик. И вдруг он по случайности убивает другого человека. Что в такой ситуации делать честному христианину? Пойти и покаяться в грехах, разве не так? И вот тут у нашего молодого человека возникает некоторая загвоздка. Беда в том, что никакого раскаяния он не чувствует. С одной стороны, всё и правда произошло случайно, полиция даже обвинений не предъявляла. С другой стороны, убитый был великим грешником и причинял окружающим массу страданий… Молодой человек переживает, молится, перечитывает писание, разговаривает со священником — и всё безрезультатно. Никакого раскаяния. Молодой человек в панике: если он не раскается, то погубит свою душу, и вся его дальнейшая жизнь будет лишена смысла. От такой перспективы он даже чуть было не становится неверующим… И тут появляется прекрасная идея. Оказывается, лишив нашего героя раскаяния, господь предназначил его для великой миссии. Человек, которому нет смысла заботиться о спасении своей души, становится идеальным карающим оружием в руках господа. Он избавляет этот мир от зла и порока в лице носителей оного. Он истребляет убийц, насильников, наркоторговцев, растлителей и прочих грешников. И ежевоскресно, а иногда даже по четвергам, хвалит господа за то, что тот позволяет ему, недостойному, служить хотя бы таким образом…
Роберто молчал.
— Я, собственно,— продолжал маэстро,— предлагаю вам помощь в этом служении, а заодно во всех остальных делах. У вас всегда будет новое чистое оружие, сколько угодно патронов, свежая информация, всё необходимое обеспечение. Вас не поймает ни полиция, ни прочие смертные. Вы сможете выполнять свою миссию перед господом гораздо эффективнее.
— Изыди,— хрипло произнес Роберто.
— Почему, собственно?
— Во имя отца, и сына, и святого духа — изыди! — повторил Роберто.
— Не понимаю,— сказал маэстро.— По-моему, я предлагаю совершенно беспроигрышный вариант. Вы не похожи на бездумного фанатика — так что мешает согласиться?
— В писании сказано: «Покоритесь богу, противостаньте дьяволу, и он убежит от вас»,— с угрозой в голосе сказал Роберто.— А если сам не убежит — я помогу.
— Не понимаю,— развёл руками маэстро.— Вы ведь даже после службы сомневаетесь, что сегодня у вас всё пойдёт по плану. А в моей помощи вы не сомневаетесь, хоть вам и неприятно себе же в этом признаваться. За чем же дело стало?
— Я вас вспомнил,— сказал Роберто.— Когда-то я читал, как один средневековый механик, желавший во славу господа создать Великую Машину, обратился к вам за помощью. Вы в точности выполняли все его распоряжения, снабжали нужными материалами и инструментами — но на самом деле обманывали, уводя всё дальше и дальше от его замысла. И вместо Великой Машины он изобрёл штангенциркуль.
— Ну и зачем доверять книжке какого-то безграмотного беллетриста? Это даже не святое писание.
— Не святое. Но я чувствую той самой душой, которой предстоит погибнуть, но не достаться вам,— чувствую, что в этой книжке была правда, а всё, что вы говорите,— это обман и наваждение. Оставьте меня в покое!
— Что же,— произнёс маэстро, стоя на дорожке перед скамейкой. Он не вставал с неё и не переместился мгновенно,— просто до сих пор Роберто был уверен, будто его собеседник сидит рядом на скамейке, а теперь получалось, что он всё это время стоял перед ней.— Ваша позиция не кажется мне разумной, но не буду переубеждать. Хочу лишь предостеречь: если вы отказываетесь от моей помощи, то я не смогу избавить вас от неудачи, которой предназначено сегодня вас постигнуть.
— Вы не сможете сделать мне ничего плохого,— сказал Роберто, тоже поднимаясь.— Я не в вашей власти.
— Я вам ничего плохого и не делаю. Наоборот, я делаю вам большое одолжение, предупреждая о том, что сегодня вас ждёт фиаско. Если хотите, это судьба. Вы не желаете заключить со мной сделку — ладно, воля ваша; но ведь вы ещё можете просто отказаться от сегодняшнего мероприятия, перенести его на другой день или хотя бы на другой час.
— Даже если сейчас вы говорите искренне, я ни на йоту не последую ни одному вашему совету. Нам больше не о чем разговаривать.
Роберто стоял один в сквере. «Благодарю тебя, господи,— мысленно произнёс он,— за то, что укрепил мой дух и не позволил дьявольским козням меня обольстить. Не знаю, что за неудача должна меня постигнуть, но пусть лучше она случится по твоей воле, чем я избегну её по наущению твоего врага».
Он ещё раз проверил пистолет и вышел на улицу. На ходу он осознал, что при всей натренированной наблюдательности совершенно не запомнил внешности недавнего собеседника.
В вечерних новостях сообщили о неудачном покушении на известного модельера Фелипе Пуэньо. Убийца промахнулся: пуля попала в семилетнюю Луизу Джотти, дочь учителя, случайно оказавшуюся на месте событий. Следующий выстрел преступник направил себе в висок.
— Дело в том,— говорил маэстро,— что в тот самый миг между двумя выстрелами разбойник наконец испытал то раскаяние, которого желал многие годы. Но это уже не было раскаяние за одно случайное убийство. Пришло раскаяние за все убийства сразу, равно как и за прочие грехи, которым наш разбойник давно потерял счёт.
Антонио сидел один в полутёмной мастерской, перебирая в руках линейки и новую стамеску. Ему казалось, что маэстро давно ушёл, однако его голос отдавался в ушах, как будто замолк только что. Впрочем, Антонио больше беспокоило другое: он никак не мог вспомнить, о чём же рассказал ему недавний гость.